Неточные совпадения
Явился проповедник, который перелагал фамилию"Бородавкин"на цифры и доказывал, что ежели выпустить букву р, то
выйдет 666, то есть
князь тьмы.
Услыхал
князь бестолковую пальбу бестолкового одоевца и долго терпел, но напоследок не стерпел:
вышел против бунтовщиков собственною персоною и, перепалив всех до единого, возвратился восвояси.
Но ничего не
вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга земли разорять, жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе
князя.
Княгиня подошла к мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь их. Когда
князь с княгиней
вышли, Левин подошел к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не то, что нужно было.
Старый
князь после отъезда доктора тоже
вышел из своего кабинета и, подставив свою щеку Долли и поговорив с ней, обратился к жене...
В половине восьмого, только что она сошла в гостиную, лакей доложил: «Константин Дмитрич Левин». Княгиня была еще в своей комнате, и
князь не
выходил. «Так и есть», подумала Кити, и вся кровь прилила ей к сердцу. Она ужаснулась своей бледности, взглянув в зеркало.
Вернувшись к столу, полковой командир опять
вышел с бокалом на крыльцо и провозгласил тост: «За здоровье нашего бывшего товарища и храброго генерала
князя Серпуховского.
Как только старый
князь отвернулся от него, Левин незаметно
вышел, и последнее впечатление, вынесенное им с этого вечера, было улыбающееся, счастливое лицо Кити, отвечавшей Вронскому на его вопрос о бале.
Гости разъехались, папа и Володя
вышли; в гостиной остались
князь, бабушка и я.
Нет, в Петербурге институт
Пе-да-го-гический, так, кажется, зовут:
Там упражняются в расколах и в безверьи
Профессоры!! — у них учился наш родня
И
вышел! хоть сейчас в аптеку, в подмастерьи.
От женщин бегает, и даже от меня!
Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник,
Князь Федор, мой племянник.
Он произвел на меня такое грязное и смутное впечатление, что,
выйдя, я даже старался не думать и только отплевался. Идея о том, что
князь мог говорить с ним обо мне и об этих деньгах, уколола меня как булавкой. «Выиграю и отдам сегодня же», — подумал я решительно.
Я, конечно, обращался к нему раз, недели две тому, за деньгами, и он давал, но почему-то мы тогда разошлись, и я сам не взял: он что-то тогда забормотал неясно, по своему обыкновению, и мне показалось, что он хотел что-то предложить, какие-то особые условия; а так как я третировал его решительно свысока во все разы, как встречал у
князя, то гордо прервал всякую мысль об особенных условиях и
вышел, несмотря на то что он гнался за мной до дверей; я тогда взял у
князя.
Кричал же Бьоринг на Анну Андреевну, которая
вышла было тоже в коридор за
князем; он ей грозил и, кажется, топал ногами — одним словом, сказался грубый солдат-немец, несмотря на весь «свой высший свет».
— От двух до трех. И представьте, когда я
выходил, приезжал
князь…
Я был бесконечно изумлен; эта новость была всех беспокойнее: что-то
вышло, что-то произошло, что-то непременно случилось, чего я еще не знаю! Я вдруг мельком вспомнил, как Версилов промолвил мне вчера: «Не я к тебе приду, а ты ко мне прибежишь». Я полетел к
князю Николаю Ивановичу, еще более предчувствуя, что там разгадка. Васин, прощаясь, еще раз поблагодарил меня.
— Оставим, — сказал Версилов, странно посмотрев на меня (именно так, как смотрят на человека непонимающего и неугадывающего), — кто знает, что у них там есть, и кто может знать, что с ними будет? Я не про то: я слышал, ты завтра хотел бы
выйти. Не зайдешь ли к
князю Сергею Петровичу?
Он
вышел;
князь вежливо проводил его, но мне было обидно.
— Ну, довольно же, довольно! — восклицал я, — я не протестую, берите!
Князь… где же
князь и Дарзан? Ушли? Господа, вы не видали, куда ушли
князь и Дарзан? — и, подхватив наконец все мои деньги, а несколько полуимпериалов так и не успев засунуть в карман и держа в горсти, я пустился догонять
князя и Дарзана. Читатель, кажется, видит, что я не щажу себя и припоминаю в эту минуту всего себя тогдашнего, до последней гадости, чтоб было понятно, что потом могло
выйти.
И я повернулся и
вышел. Мне никто не сказал ни слова, даже
князь; все только глядели.
Князь мне передал потом, что я так побледнел, что он «просто струсил».
Они оставались там минут десять совсем не слышно и вдруг громко заговорили. Заговорили оба, но
князь вдруг закричал, как бы в сильном раздражении, доходившем до бешенства. Он иногда бывал очень вспыльчив, так что даже я спускал ему. Но в эту самую минуту вошел лакей с докладом; я указал ему на их комнату, и там мигом все затихло.
Князь быстро
вышел с озабоченным лицом, но с улыбкой; лакей побежал, и через полминуты вошел к
князю гость.
Он круто повернулся и, наклоня голову и выгнув спину, вдруг
вышел.
Князь прокричал ему вслед уже в дверях...
— Да? Так я и подумал. Вообразите же, то дело, про которое давеча здесь говорил Версилов, — что помешало ему вчера вечером прийти сюда убедить эту девушку, — это дело
вышло именно через это письмо. Версилов прямо, вчера же вечером, отправился к адвокату
князя Сокольского, передал ему это письмо и отказался от всего выигранного им наследства. В настоящую минуту этот отказ уже облечен в законную форму. Версилов не дарит, но признает в этом акте полное право
князей.
Это меня немножко взволновало; я еще раз прошелся взад и вперед, наконец взял шляпу и, помню, решился
выйти, с тем чтоб, встретив кого-нибудь, послать за
князем, а когда он придет, то прямо проститься с ним, уверив, что у меня дела и ждать больше не могу.
Через минуту отправился и Дарзан, условившись с
князем непременно встретиться завтра в каком-то уже намеченном у них месте — в игорном доме разумеется.
Выходя, он крикнул что-то Стебелькову и слегка поклонился и мне. Чуть он
вышел, Стебельков вскочил с места и стал среди комнаты, подняв палец кверху...
— Узнаешь! — грозно вскричала она и выбежала из комнаты, — только я ее и видел. Я конечно бы погнался за ней, но меня остановила одна мысль, и не мысль, а какое-то темное беспокойство: я предчувствовал, что «любовник из бумажки» было в криках ее главным словом. Конечно, я бы ничего не угадал сам, но я быстро
вышел, чтоб, поскорее кончив с Стебельковым, направиться к
князю Николаю Ивановичу. «Там — всему ключ!» — подумал я инстинктивно.
— Но передать
князю Сокольскому я тоже не могу: я убью все надежды Версилова и, кроме того,
выйду перед ним изменником… С другой стороны, передав Версилову, я ввергну невинных в нищету, а Версилова все-таки ставлю в безвыходное положение: или отказаться от наследства, или стать вором.
— Пойдемте, — сказал
князь, и оба они
вышли в другую комнату. Оставшись один, я окончательно решился отдать ему назад его триста рублей, как только уйдет Стебельков. Мне эти деньги были до крайности нужны, но я решился.
— Развить? — сказал он, — нет, уж лучше не развивать, и к тому же страсть моя — говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль, в которую верую, и почти всегда так
выходит, что в конце изложения я сам перестаю веровать в излагаемое; боюсь подвергнуться и теперь. До свидания, дорогой
князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь.
Эта идея так же чудовищна, как и другая клевета на нее же, что она, будто бы еще при жизни мужа, обещала
князю Сергею Петровичу
выйти за него, когда овдовеет, а потом не сдержала слова.
Это
выходило уже из границ, и, главное — при Стебелькове! Как нарочно, Стебельков хитро и гадко осклабился и украдкой кивнул мне на
князя. Я отворотился от этого глупца.
— Если бы вы захотели мне сделать особенное удовольствие, — громко и открыто обратился он ко мне,
выходя от
князя, — то поедемте сейчас со мною, и я вам покажу письмо, которое сейчас посылаю к Андрею Петровичу, а вместе и его письмо ко мне.
— А вчера, вы только уехали от
князя Корчагина, — сказал извозчик, полуоборачивая свою крепкую загорелую шею в белом вороте рубахи, — и я приехал, а швейцар говорит: «только
вышли».
Князь обратился к ней с ласковыми словами, она их не поняла, они
вышли из церкви, на паперти толпились крестьяне из Покровского.
Но
князь чуть не задохся в собачьей атмосфере и спешил
выйти вон, зажимая нос платком, опрысканным духами.
Шубинский ждал, что при этом слове все примутся благодарить
князя; но
вышло не так.
8 сентября, в праздник, я после обедни
выходил из церкви с одним молодым чиновником, и как раз в это время несли на носилках покойника; несли четверо каторжных, оборванные, с грубыми испитыми лицами, похожие на наших городских нищих; следом шли двое таких же, запасных, женщина с двумя детьми и черный грузин Келбокиани, одетый в вольное платье (он служит писарем и зовут его
князем), и все, по-видимому, спешили, боясь не застать в церкви священника.
На террасе уже было довольно темно,
князь не разглядел бы в это мгновение ее лица совершенно ясно. Чрез минуту, когда уже они с генералом
выходили с дачи, он вдруг ужасно покраснел и крепко сжал свою правую руку.
Под конец
князь почти испугался и назначил генералу свидание на завтра в этот же час. Тот
вышел с бодростью, чрезвычайно утешенный и почти успокоенный. Вечером, в седьмом часу,
князь послал попросить к себе на минутку Лебедева.
Во всяком случае, у нас очень смешной разговор
вышел; вы совершенное иногда дитя,
князь.
Выйдя от
князя, доктор сообщил Лебедеву, что если всё таких брать в опеку, так кого же бы приходилось делать опекунами?
— Благороден, благороден, рыцарски благороден! — подтвердил в умилении Келлер. — Но, знаете,
князь, всё только в мечтах и, так сказать, в кураже, на деле же никогда не
выходит! А почему так? И понять не могу.
Она заметила, между прочим, что, «кажется, они там все, по своей всегдашней привычке, слишком забежали вперед и из мухи сочинили слона; что сколько она ни вслушивалась, не убедилась, чтоб у них действительно произошло что-нибудь серьезное; что не лучше ли подождать, пока что-нибудь еще
выйдет; что
князь, по ее мнению, порядочный молодой человек, хотя больной, странный и слишком уж незначительный.
Она тотчас же встала, все по-прежнему серьезно и важно, с таким видом, как будто заранее к тому готовилась и только ждала приглашения,
вышла на средину террасы и стала напротив
князя, продолжавшего сидеть в своих креслах.
Генерал
вышел, и
князь так и не успел рассказать о своем деле, о котором начинал было чуть ли не в четвертый раз.
— Позвольте, господа, — вскричал Гаврила Ардалионович, развернувший между тем пакет с деньгами, — тут вовсе не двести пятьдесят рублей, а всего только сто. Я для того,
князь, чтобы не
вышло какого недоумения.
— Хорош, да уж простоват слишком, — сказал Аделаида, когда
вышел князь.
Лизавета Прокофьевна слегла в постель и
вышла только к чаю, к тому времени, когда ожидали
князя.
Выходило, стало быть, что Аглая прощает и
князю опять можно идти к ней сегодня же вечером, а для него это было не только главное, а даже и всё.
— Мне всё кажется, — осторожно заметил
князь, — что Настасья Филипповна умна. К чему ей, предчувствуя такую муку, в западню идти? Ведь могла бы и за другого
выйти. Вот что мне удивительно.
— Это вы, — заскрежетал Ганя, вдруг набрасываясь на
князя, только что все
вышли, — это вы разболтали им, что я женюсь! — бормотал он скорым полушепотом, с бешеным лицом и злобно сверкая глазами, — бесстыдный вы болтунишка!